Сегмент сельхозтехники остается достаточно стабильным на фоне общего кризиса, вызванного распространением коронавируса. Как пандемия сказалась на машиностроительном концерне John Deere, о планах локализации тракторов и переводе производства из Подмосковья в Оренбург, “Ъ” рассказал исполнительный директор ООО «Джон Дир Русь» в РФ Алексей Кузнецов.
— Как COVID-19 повлиял на работу John Deere?
— В текущей эпидемиологической ситуации самое главное для John Deere — это благополучие и здоровье сотрудников, клиентов и партнеров. Поэтому мы приняли все необходимые меры, чтобы продолжать работу в безопасном режиме, отвечая всем рекомендациям органов здравоохранения.
Индустрия, в которой работает компания, не попадает под обязательный режим самоизоляции, однако все сотрудники, для которых это возможно, переведены на удаленную работу. Заводы в Домодедово и Оренбурге, склады запасных частей в Домодедово и в Европе продолжают функционировать без задержек. Благодаря хорошо развитой глобальной сети поставщиков мы по-прежнему обеспечиваем доступность запчастей для клиентов.
В этом сезоне мы смогли в полном объеме продемонстрировать работу нашей системы удаленной поддержки. Она позволяет дилеру дистанционно отследить неисправности в работе машины, оперативно связаться с клиентом и проинструктировать его о необходимости тех или иных мер. Удаленный мониторинг работы машин также позволяет дилеру понять, насколько правильно она настроена в зависимости от конкретных работ в поле. За счет этого уменьшается время простоя, ведь дилеру не требуется выезжать на место, чтобы выяснить суть проблемы. Удаленная клиентская поддержка удобна не только в случае поломки, но и для планового техобслуживания. Дилер сам контролирует наработку машины и заблаговременно узнает, в какой момент ей потребуется обслуживание и какие необходимы запчасти, а затем согласует с клиентом удобное время.
— Как вы завершили прошлый год?
— 2019 год был лучше, чем 2018 год. И поэтому мы видим тенденцию все-таки стабильности и некоторого повышения продаж. Думаю, на базе достигнутых результатов мы вырастем немного в 2020 году.
— За счет чего 2019 год был лучше 2018 года?
— В пользу рынка сыграли рост цен на пшеницу и продолжающийся рост экспорта продуктов сельского хозяйства. Также не надо забывать, что наша компания представлена строительной и лесозаготовительной техникой, где мы видим стабильный рост.
— В январе—феврале динамика продаж тоже положительная?
— Да, мы продолжили расти. Высокий сезон как раз с февраля до июня: начинается пора весенних посевных, почвообработка, после чего в мае—июне — подготовка к уборке урожая в Краснодаре, Ставрополье, других южных регионах, которая подогреет спрос на комбайны.
— А по остальной технике?
— Лесозаготовительный сезон, наоборот, подходит к концу — это зимнее время, когда все замерзает. По строительной технике в принципе сезон размыт, и спрос примерно одинаков по месяцам. Исключение — большие проекты.
— То есть в части лесозаготовительной техники уже можно говорить об итогах?
— Да, это был хороший сезон.
— Насколько для вас вообще в целом российский рынок перспективен?
— Потенциал России в предоставлении продуктов сельского хозяйства для мира очень важен. Если посмотреть на другие регионы, где расширение производства уже лимитировано какими-либо географическими либо политическими рамками, то в России еще остались земли, которые подлежат возвращению в производство. Кроме того, при внедрении современных технологий сельского хозяйства российские фермеры могут повысить производительность на существующих пашнях на 10–15%.
— Какова доля РФ в ваших продажах?
— Россия у нас включена в европейский регион, который считается вторым. По нумерации, не по значению. Оценивая в его рамках, доля российских продаж достаточно велика.
— Кто ваши основные клиенты?
— Мы продаем как крупным агрохолдингам, так и в средние и мелкие хозяйства, которые покупают по одной-две единицы техники в год. Нельзя сказать, что одни привлекательнее других. Единственная разница: у агрохолдингов циклические покупки, не каждый год.
— Кто ваши основные конкуренты?
— В сельхознаправлении мы конкурируем с Claas, «Ростсельмашем», «Кировцем», с AGCO, CNH. В строительной технике — Caterpillar, Hitachi, Komatsu, JCB, Volvo. По лесозаготовительной технике рынок немножко проще. Я бы сказал, что Ponsse и Tigercat — два ключевых конкурента. Мы уважаем наших соперников и считаем, что свободная конкуренция приводит только лишь к улучшению качества техники и обслуживания, а также сервисов, предоставляемых нашим клиентам.
— В России свободная конкуренция по части сельхозтехники?
— Я считаю, что да. Есть какая-то поддержка той или иной компании или продукта со стороны правительства, но в конечном счете клиент вправе купить то, что он хочет.
— Насколько загружены ваши российские мощности?
— На сегодняшний день мы работаем в одну смену и в принципе можем увеличить производительность завода настолько, насколько нужно это российскому рынку.
— Какая доля техники импортируется?
— Если посмотреть на линейку John Deere, то невозможно производить здесь всю эту технику. Мы выпускаем три модели тракторов, три модели комбайнов, а также посевное и почвообрабатывающее оборудование. Это несравнимо с общей линейкой, но мы производим именно то, что непосредственно необходимо российскому рынку.
— Возможен ли экспорт из России?
— Мы экспортируем технику в Казахстан и Белоруссию. На эти поставки приходится 10–15% российского производства John Deere. В основном посевное оборудование.
— Как вы оцениваете состояние российского рынка сельхозтехники в целом и какие направления вам кажутся наиболее интересными?
— Я думаю, рынок стабилен. Он растет благодаря экспорту продуктов сельского хозяйства из России на мировой рынок. И есть все условия для сохранения этой динамики.
Кроме того, все больше и больше фермеров и хозяйств — как крупных, так и средних и мелких — будут работать над вопросом снижения себестоимости хозяйства, снижения себестоимости производимого товара — затрат на гектар или центнер пшеницы. Все больше и больше людей будут фокусироваться на себестоимости и подбирать технику под эти нужды.
— Можно ли говорить, что в стране до сих пор в целом устаревший парк сельхозтехники?
— Сложно судить: мы можем смотреть разную статистику и делать разные выводы. Я думаю, что, наверное, парк все-таки более старый, чем в Европе или Северной Америке, но в целом отвечает сегодняшним нуждам.
— Каковы основные риски для бизнеса John Deere в России?
— Если говорить об общем регулировании, то в наших секторах оно стабильно и, думаю, больших изменений не будет. Внешнеполитические риски также минимальные, потому что мы уже все-таки научились жить с существующими разногласиями.
Самые большие риски — это то, чего мы еще не знаем и не ожидаем. К примеру, то, что случилось в Китае в начале года из-за коронавируса. Если два месяца назад мы спокойно могли ездить и путешествовать по Китаю, экспортировать и импортировать продукцию, то сейчас мы видим, все это застопорилось.
— Если говорить о Китае, то у вас были какие-то поставки в Россию по компонентам? И в целом из-за коронавируса есть проблемы?
— Мы поставляем по всему миру компоненты, узлы и агрегаты, технику. Есть и продолжаются поставки из Китая. На сегодняшний день мы не видим проблем.
— Изменение системы оценки локализации с обязательных операций на балльную сказалось на бизнесе?
— Прежде всего, когда мы рассматриваем вопрос локализации, мы говорим о себестоимости и экономической выгоде. Причем не только для нас как производителя, но и для клиента. Локализовать здесь, а потом продавать дороже мы никогда не будем. Сама балльная система не меняет ничего, потому что вместо предписания конкретной операции она говорит: есть баллы за нее. Но я бы сказал, что подход расчета стал, может быть, более объективным и конкретным.
— В 2019 году вы объявили о переносе производства из Домодедово в Оренбургскую область. Почему принято такое решение?
— Для оптимизации капитальных ресурсов производственных площадок. Мы решили сосредоточить производство John Deere в России в одном месте. Площадка в Оренбурге — единственный производственный актив, который принадлежит компании, и мы будем просто продолжать его максимально загружать. В Оренбурге ранее производилось посевное и почвообрабатывающее оборудование, а в Домодедово — тракторы и комбайны. Сейчас все производство будет переведено в Оренбург, завод останется нашим единственным производственным подразделением в России. В Домодедово сохранится склад запчастей для России, Казахстана, Белоруссии.
— Логистически Оренбург более удобная площадка, чем Подмосковье?
— Оренбург — примерно центр тяжести производства малых зерновых культур в России и Казахстане.
— Местные власти в прошлом году говорили: сейчас в Оренбурге выпускается 350 единиц техники, но в ближайшем будущем это будет уже тысяча штук. Когда и при каких условиях эти планы могут быть достигнуты?
— При росте спроса на нашу продукцию. Мы никогда не производим что-то на склад, только под заказы. То есть если рынок будет диктовать, что мы должны произвести 1 тыс. единиц техники в год,— мы ее выпустим. Мощностей достаточно.
— То есть эти заявления — не какие-то конкретные расчеты?
— У нас нет плана увеличить производство в отсутствие дополнительного спроса. Идет расчет от обратного: наш отдел продаж говорит, что нужно будет такое-то количество техники, и мы уже думаем, как планировать производство.
— В 2019 году курировавший тогда сельхознаправление вице-премьер Алексей Гордеев рекомендовал John Deere детальнее изучить потребность рынка в тракторах мощностью до 160 лошадиных сил. Он говорил, что в этом направлении нет еще ни одного СПИК. Вы в целом обсуждали СПИК, кажется, с 2016 года. Сейчас идет работа в этом направлении?
— Потихоньку продолжаем разговор. Мы неоднократно встречались с представителем Минпромторга и Минсельхоза по этому вопросу, но пока решили сфокусироваться на переезде завода, чтобы избежать перебоя в поставках техники. После этого вернемся к обсуждению специнвестконтракта — как раз к тому времени СПИК 2.0 утрясется.
— Вы действительно рассматриваете производство таких тракторов?
— Да. Но пока не готов комментировать статус проекта.
— Каков потенциальный спрос на такую технику?
— Прогноз по тракторам до 160 лошадиных сил по всей индустрии, включая отечественные тракторы и МТЗ, на 2020 год — около 15,5 тыс. единиц.
— Что у вас уже сейчас локализовано и есть ли планы увеличивать число операций?
— У нас есть подтверждение Минпромторга по 719-му постановлению о локализации по 11 моделям посевной и почвообрабатывающей техники. Также мы проводим крупноузловую сборку тракторов и комбайнов, и сотрудники заводов постоянно работают над увеличением локализации. Опять же они исходят из того, что более выгодно, рассматривая каждый узел, компонент, которые сегодня импортируются.
— У нас традиционно СПИК заключается для того, чтобы получить более широкий доступ к мерам господдержки. А есть продукция или операции, которые уже производятся, и вы готовы их локализовать без контракта?
— Как я уже сказал, мы полностью локализовали посевное и почвообрабатывающее оборудование. Еще до того, как были введены СПИК, постановление 1432. В СПИК будет включен какой-то отдельный продукт. Если мы увидим экономическую целесообразность и без СПИК, проект может быть реализован самостоятельно.
— Кто ваши российские поставщики компонентов?
— John Deere работает с 18 поставщиками компонентов на наши сборочные линии. К сожалению, из-за конфиденциальности я не могу называть их. Более того, один из поставщиков в этом месяце начинает экспорт компонентов на конвейер нашего тракторного завода в Мангейме.
— Как в основном продается техника — через лизинг или напрямую?
— Наверное, пополам. Мы даем клиенту право выбора, как лучше покупать — наличными, с какой-то кредитной линией или через лизинг. Лизинг по посевной и почвообрабатывающей технике может оформляться по госпрограммам «Росагролизинга», у нас есть и своя лизинговая компания. А также более 180 точек сервиса и продаж по всей территории России — от Владивостока до Калининграда.
— На Дальневосточный регион какая доля российских продаж приходится?
— Смотря по какому оборудованию. Если считать лесозаготовительное, то 12–13%, если говорить о сельхозтехнике — намного меньше, около 2%.
— Вы увидели изменения в структуре спроса после включения техники в господдержку?
— Особо нет. Есть клиенты, которые покупают и без всяких программ, есть те, кому эта программа нужна, и они не смогли бы купить без нее. Я бы сказал, по 25% проданной техники клиенты воспользовались программой 1432 в 2019 году.
— В 2019 году обсуждалась отмена программы 1432, но этого не произошло. Как вы оцениваете эффективность программы?
— Мы очень долго шли к участию в программе, но не вся наша техника вошла в нее. Поэтому мы не настолько зависим от программы, чтобы она влияла на продажи.
— Есть ли какие-то новые тенденции спроса?
— Я считаю, что российские клиенты знают, чего хотят. Они разбираются в последних технологиях, следят за новинками. Очень многие были на последней выставке в Ганновере. Они требуют от нас поставки всегда последних модификаций, последних видов техники. Уже сейчас техника, которая продается в России, точно такая же, как та, что продается на североамериканском рынке, в Южной Америке или Германии. Мы не дискриминируем и не поставляем сюда никакую старую технику или оборудование. Тенденция будет в использовании более эффективной техники. Это вопросы точного земледелия, электроники, диджитализации.
— В сегменте дорожно-строительной и спецтехники есть много проектов по автономным машинам. Есть ли они у вас и планируется ли привозить такие машины в Россию?
— Мы над ними работаем уже много лет, это не только спецтехника, но и сельскохозяйственные машины. Много внимания уделяем вопросам автономных тракторов и комбайнов. Работы идут, но параллельно необходимо прояснить правовую сторону. Одно дело — трактор, который может ехать по полю без водителя, другое — правила, которые описывают, как это должно работать.
— Со стороны клиентов в России вы видите спрос?
— Опять же одно дело — поставить, а другое — иметь права на эксплуатацию этого.
